Работа над ошибками. Пушкин и Тютчев. 3(11) Увы, я не беллетрист, и мне нелегко организовать повествовательную интригу с читателем. А между тем ситуация здесь – почти детективная. Понемногу проступает облик некоего “таинственного незнакомца”, которому предстоит сыграть решающую роль в нашем сюжете. Этот “незнакомец” – уже не однажды упомянутое поэтическое переложение молитвы “Отче наш”. И здесь, в этом месте, я хотел дать понять, что переложение это, которое появится в печати значительно позже времени возникновения и “тютчевского” четвростишия, и стихотворения Пушкина “Отцы пустынники…”, – имеет, тем не менее, самое непосредственное отношение к творческому диалогу двух поэтов! Как таинственные незнакомцы в авантюрных романах, он в конце концов обнаружит в себе такую черту, которая докажет остававшееся до сих пор никому не известным кровное родство… Конечно, сумбурно все это у меня получилось – и о сборнике Анатолия Мартыновского заговорил невпопад, и в начале настоящей главы слишком топорно намекал на то что своеобразное “протестантское” содержание эпиграммы на молитву Ефрема Сирина уже предполагает собой ориентацию на молитву “Отче наш”, стихотворное переложение которой станет в отдаленном будущем предметом бурных дискуссий… Иными словами, дискуссии эти “запланированы”, предрешены еще в начале (или, как мы предположили в конце) 1820-х годов! Но что поделаешь – очень нелегко совмещать динамику приключенческого повествования и научно-исследовательское оперирование громоздким корпусом исторических данных!
Вообще, глубине и напряженности религиозного мировоззрения и переживания в привлекаемых нами материалах, связанных с Пушкиным и его переложением “великопостной” молитвы соответствует, как противовес, некий иронический скептицизм в отношении религиозных вопросов, не позволяющий исследуемым нам великим русским поэтам превращаться в узколобых фанатиков. Так, мы уже встретились с пушкинской шуткой в самом этом переложении, вполне подстать выходке шалуна, какую на первый взгляд представляет собой “тютчевская” эпиграмма. “Но ни одна из них меня не умиляет”, – говорит поэт об упомянутых им молитвах “отцов пустынников” IV века, и вновь это впечатление религиозного скандала оказывается только поверхностным, дезавуируется следующей строкой. Прочитавшему нашу статью известно, что мы не сдержали данного в ней зарока не цитировать основной текст загадочного переложения Молитвы Господней. Здесь можно еще указать на то, как неизвестный автор переделал другое из составляющих ее прошений: “И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим”. В журнале 1842 года это приобрело такой вид: “…И как прощаем мы людей, / Так нас, ничтожных пред Тобою, / Прости, Отец, своих детей!” Вглядевшись в эти строки, мы с изумлением понимаем, что они… тоже вписываются в тот специфический стиль иронического скептицизма, примеры которого мы приводили! Благодаря добавленным словам, уподобление – становится противопоставлением, пронизывается едкой иронией: мы-то прощаем (должны прощать) равных с нами, людей, которые могут причинить нам непоправимый вред, а Бог… прощает тех, кто перед Ним – ничто, ничего не могут ему сделать, ничем не могут ему навредить! Подвиг прощения в первом случае оказывается неизмеримо большим. Кроме того, подчеркивается, что мы прощаем (опять же: должны прощать) “людей”, то есть, в сущности посторонних (которые только называются “ближними”), а Бог прощает – “своих детей”, существа, созданные Им самим. Как уж тут не простить… Это наблюдение, кстати, опровергает наше же собственное предположение, выдвинутое (впрочем, без особой настойчивости, в качестве возможной гипотезы только) в одной из следующих глав: что автором основного текста стихотворения (в отличие от его обрамления) мог действительно являться министр народного просвещения П.А.Ширинский-Шихматов. Такое предположение было сделано только ввиду низких поэтических достоинств этого текста, ставящих его на один уровень со стихотворными опусами данного автора. Но и тут, как видим… впечатление оказывается поверхностным и обманчивым! За внешней неказистостью стихотворения с впечатляющей поэтической силой передается, портретируется то же мировоззрение религиозного скептицизма, Богоотрицания, что и в произведениях Пушкина, Тютчева, Лермонтова… Это убеждает в том, что впечатление стихотворческой беспомощности было создано истинным автором этого переложения молитвы намеренно. Еще и еще раз повторю любимый свой афоризм Козьмы Пруткова: “Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим!” Перейти к статье "Пушкин и Тютчев" © Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
