Рецензия на «Тевье» (Юрий Рехтер)
Здесь в избытке всего того, что называется "идишкайт" (я не знаю точного перевода, но что-то вроде еврейской души, вмещающей в себя очень и очень многое), а потому уже только это подкупает само по себе и вызывает уважение! Но вместе с тем, у меня имеются вопросы технического, так сказать, свойства и некоторые замечания. 1.Почему Тевье обращается к реб Шолому Рабиновичу - пан, ясновельможный пан (так , насколько я помню, обращался к злодею и отпетому антисемиту Тарасу Бульбе насчастный аид Янкель), это что - аллюзия? 2."Ах, неужели пламенная лира...", у Шолома лира была не пламенной, а горестной, пламенная была у Пушкина. 3."Покинув дом - свою родную хату..." - снова аллюзия на "я хату покинул, пошёл воевать и т.д."-? 4."Зачем Господь нам завещал плодиться В юдоли гроз и мировых распутиц!? Ведь знают - "кровь людская - не водица", И Бойберик, и Лондон, и Егупец…" - вся строфа как-то не того, ну хотя бы потому, что господни заповеди не подвергаются ревизии, даже в виде риторических вопросов, да и мешанина Лондона с Егупцем - не комильфо. 5."Желаю вам покоя и веселья" - ну, пожелание покоя - это я понимаю, это в рамках еврейской традиции, но веселья -??? 6."Бежали от колхозных голодранцев" - ? Не понял о ком и о чём речь. Скажем, в "Думе про Опанаса" Багрицкого, там наоборот, комиссар Коган отбирал у голодранцев последнее и таких коганов было немало! 7.Слово СЛУГА здесь по-моему тоже неуместно, от него рабством попахивает и вообще, какие к чёрту в местечках были слуги??? Ну, всё это по первопрочтенческим впечатлениям и ощущениям, так мне видится и чувствуется. Кстати, о лучшем воплощении образа Тевье на сцене (на экране). Ульянов был весьма и весьма неплох, но при всём его старании и профессионализме, нет-нет, да и прорывались чёрточки и замашки товарища Жукова (особенно в сцене негодования по поводу дочери, соединившей свою судьбу с гоем), но Ульянов не был местечковым евреем, а вот по воспоминаниям очевидцев и современником, потрясающим Тевье был Соломон Михайлович Михоэлс, сыгравший эту роль с блеском в ГОСЕТе ещё до войны. Олег Стоеросов 02.08.2018 21:01 Заявить о нарушении
«Если будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих,
ибо нищие всегда будут среди земли твоей, то не ожесточай сердца твоего и не сожми руки твоей перед братом твоим; отверзай руку твою брату твоему и нищему на земле твоей» (Второзаконие, глава 15) Ицка ФЕйгович, десятилетний мальчик, отданый год тому назад в семью к ребе РецИхельману, в ночь накануне праздника Песах не спал. Весь вчерашний день Ицка трудился не покладая рук: «кошерил» пасхальную посуду, драил полы, бегал в маколет, выполняя многочисленные поручения ребецн. Когда все в доме угомонились, Ицка выждал некоторое время, затем присел к столу, включил настольную лампу, погрыз колпачок авторучки и, глубоко вздохнув, начал писать: "Дорогой дядя. Поздравляю тебя со светлым праздником Песах. Желаю тебе здоровья и всего найлучшего". Ицкин дядя – Исроэл, был старшим из двух сыновей Гирша ФЕйговича, прибывшего в Палестину из России с большой группой евреев-бундовцев, основавших киббуц " Светлый путь". От своего отца Исроэл унаследовал любовь к Родине и тягу к спиртному. Семьи у Исроэла не было. Доживал он свой век в богадельне на севере Галилеи. После смерти брата Мотеле и его жены Эстер остался маленький Ицка. Исроэл определил его в семью своего дальнего родственника-ребе, куда мальчика взяли «из милости». Ицка опять погрыз колпачок, посмотрел в потолок и представил себе дядю Исроэла – высокого, тощего старика, вечно пахнущего анисовой водкой , любимца бродячих собак, таких же бесхозных, как и он сам. Один пёс особенно привязался к Исроэлу. Это был старый, беспородный кобель, с облезлой шерстью и выбитым глазом по кличке «Жид». Исроэл жалел пса и постоянно подкармливал казёнными объедками. Нередко, из озорства, Исроэл подзывал собаку и тыкал ей в нос откупоренную бутылку с араком. Жид из вежливости нюхал, громко фыркал к удовольствию Исроэла, вертел хвостом и преданно заглядывал единственным глазом в хмельные очи своего фаворита. После чего, пёс отходил в сторону и тихонько повизгивал. Ицка судорожно вздохнул и продолжил писать: "А вчера ребе меня исхлестал за то, что я чуток переврал молитву. Выволок, изверг, за пейсы в коридор и давай мутузить! Дети надо мной насмехаются, "мамзером" обзывают. С едой тоже плохо: с утра ребцн даёт мне чёрствую питу, в обед – кус-кус без масла, а вечером – опять питу. А чтоб хумусу или там супу, так это они сами жрут… Дорогой дядя, увези ты меня отсюда. Я буду для тебя за водкой бегать, на кухне посуду мыть, за лежачими ухаживать или заместо Пини-горбатого двор мести. А ежели велишь, то я и христарадничать пойду. Ну, а коли что не так сделаю, то лупи меня, дядя, как окаянного и не сумлевайся. Дорогой дядечка, мочи нет моей терпеть. Я уж было сбежать отсюда хотел, да вот незадача – с географией у меня не шибко: страна-то громадная, дорог в ней – прорва, заплутать – страх как боюсь! А когда я большой вырасту – сам буду тебе арак да орешки солёные покупать, а ежели ты помрёшь, то стану по тебе, как по папоньке, «кадиш» читать. А Бней Брак – город большой, ешиботников – тьма тьмущая; все в чёрном и галдят, как вороньё. Дома в городе высокие, с вывесками, а машины – больше японские попадаются. Народ по улицам бойкий шастает, по глазам видно, что ворьё. А которые почище – так те не спеша, с форсом прогуливаются, кофей сладкий пьют да газетки почитывают. А магазинов в городе великое множество и товару всякого в них уйма. Я в тутошнем кэньоне (это вроде вашего лабаза, только поболее будет) железного человека видал, ей Богу не вру, Ро-бо-том называется. У него заместо глаз стекляшки разноцветные сверкают, а голос скрипучий, страх Божий, и ходит, как ваш бейтавотовский инвалид Хаим. А ещё видал я в мясной лавке пастраму индюшачью: толстая, как бычья шея, розовая, сочная, со слезой; вкусна-а-я небось… Я весь слюной изошёл на неё глядючи. Хочу тебя попросить, дядечка: заначь для меня, с пензии пару шекелей – страсть как сникерсу попробовать охота". "Приезжай, дядя – продолжал Ицка – забери меня из этого ада, пожалей ты меня сиротинушку, кровиночку твою родную-ю-ю. А кушать всё время так хочется, что в голове мутится. А ещё скажу тебе, дядя, – скука тут смертная! Ребе наш с виду благородный, осанистый, борода у него окладистая, в серебре, живот налитой, сам от жиру лоснится, а лютует, словно зверь. Намедни, врезал мне молитвенником по голове так, что чуть дух не вышиб, насилу оклемался. Словом, погибаю я тут, дядя, не за понюшку табака. Да, вот ещё что, помнишь, я у тебя ханукию оставил,- так ты её не пропивай. Дорогой дядечка, передавай от меня привет вашей кастелянше Ривке, шофёру Мойше, Хаиму хромому да кривому Генаху. Помнящий и любящий тебя племянник Ицка». Он аккуратно сложил письмо, вложил его в конверт, заклеил и крупными буквами надписал: Бейт-авот, дяде Потом почесался, вытер слезящиеся глаза и добавил: Исроэлу Гиршевичу Затем сунул письмо за пазуху и выбежал из комнаты. На углу улиц Бар-Йохай и рав Кук стояли два почтовых ящика: жёлтый – для отправки местных писем и красный – для иногородних. Ицке почему-то больше понравился жёлтый. Он торопливо сунул письмо в прорезь ящика и, довольный собой, припустил обратно. В доме все спали. Ицкина отлучка осталась незамеченной – пронесло! Он тихо прошмыгнул в свой закуток, живо разделся, лёг, закрыл глаза… И в тот же миг добрая душа дяди Исроэла навсегда покинула его бренную плоть. Старый Жид, нежно лизавший старику руку, вдруг задрожал, почуяв смерть, отпрянул в сторону и пронзительно завыл. Исаак Маркович Шлимазингер – новый репатриант из России, доктор технических наук, ночами подрабатывавший сортировкой писем на почте, повертел в руках Ицкино письмо и, не обнаружив на конверте обратного адреса, равнодушно бросил его в корзину для мусора. Олег Стоеросов 03.08.2018 04:19 Заявить о нарушении
Перейти на страницу произведения |