Утверждаю, что в виртуальном мире все три варианта имеют право на существование. Во всяком случае, в моем собственном размещении. Потому, что эссе выросло из стихотворно-эпистолярной новеллы "Ариадна", без которой оно потеряло бы свое лицо. Но раз "Ариадну" в эссе следует сохранить, то на вопрос: "А в каком виде сохранить?" – и появилось три ответа.
Mini-вариант [данный] – для тех, кого я назвал торопливым читателем: кто не любит читать стихи, так как в них смысл не всегда лежит на поверхности, а иногда его и вовсе нет; а также для тех, кому лень одолевать большие массивы стихов; словом, для торопливого читателя содержание стихотворной "Ариадны" переданы в простом, прозаическом изложении, а глава названа "Не сгину"; однако, там же и сказано, что "Ариадна" – гораздо ценнее.
Midi-вариант [http://www.stihi.ru/2009/06/05/1002] адресован самостоятельному читателю, подготовленному, любящему внимательное чтение, умеющему понимать стихотворное повествование: "Ариадна" дана в натуральном, стихотворном виде.
Maxi-вариант [http://www.stihi.ru/2009/06/06/181] – это сумма mini и midi, но не простая, а гибрид. Вторая глава опять называется "Не сгину", и в ней стихи из "Ариадны" перемежаются комментариями из mini-варианта с некоторыми изменениями и перестановками. Такой прием не отвращает от стихов даже торопливого читателя, притягивает к ним его внимание, помогает вникать в смысл. Этот прием благоприятен и подготовленному человеку. Потому maxi-вариант предназначен "для любого читателя".
Если мне предложили бы опубликовать в бумаге по моему выбору один из вариантов, то я предпочел бы именно maxi-версию.
* * *
(мини-вариант, торопливому читателю)
Моим юбилярам посвящается...
Люди, производящие продукцию для ума и души: литераторы, композиторы, художники, философы и другие, – не могут не задумываться о судьбе своих творений во времени. У остальных людей таких проблем нет, и они, впрочем, как и творцы, в вопросах загробной жизни, рано или поздно, начинают уповать на Бога. Или Чёрта. Или другие довольствия. И, как говорится, возможны варианты.
В десятилетия диктатуры КПСС в державе было много начальников из потусторонней братии. Самый главный из них, успевший дать бесценные указания буквально обо всём, в том числе и литературе, – Ленин. Выше него не ставился даже действующий генсек – глава государства и Верховный командующий.
"И ВНОВЬ ИЮНЬ…"
"И вновь июнь, начало лета"[1]. Ныне – юбилейное: Пушкину – 210. А значит, круглая дата и у Нигоры: между ними, родившимися под созвездием "Близнецов", – ровно полуторавековая дистанция.
Пушкину повезло: родился вовремя. Появись "наше всё" на свет в советскую эпоху, моим ровесником, то и он не стал бы прислуживаться. Не заделался бы холопом. Не сдал бы "души прекрасные порывы" в гарем коммунистического гелиогабала. Но был бы занят тем же, чем жили поколения – моё, предыдущие, последующие, – а именно: выживанием. Пушкин, будучи молодым человеком, мелким чиновником в канцелярии наместника Воронцова, ссыльным, оскорбился до глубины души и на всю оставшуюся жизнь одноразовым намерением графа послать и его на борьбу с саранчой. Нам же – среди нас, безусловно, были и есть прирожденные поэты, с высоким сердцем и душою утонченной! – приходилось и приходится заниматься больше не творчеством, но "саранчой". И не раз, не два, а изо дня в день, десятилетиями, всю жизнь...
Пушкину повезло и с коммунистами: не позволяя никому из здравствующих развивать свой литературный талант естественным образом, по-настоящему, именно они, властей предержащие, фетишизировали гения, давно отошедшего в мир иной. Советы превратили Поэта в идола для поклонения, назначили родоначальником многонациональной советской литературы социалистического реализма, отодвинув остальных на второй и третий планы, а иных – и вовсе задвинув в небытие: нет человека – нет проблем. Пирамида египетских фараонов была в СССР всеобщим образом: мыслей, действий, ценностей, жизни, управления. Одна, утвержденная в ЦК вершина в той или иной сфере-пирамиде, – это удобно, экономично, по-советски, по-ленински. Хотя фраза: "Пушкин – это наше всё", – принадлежит Аполлону Григорьеву (1822-1864), младшему современнику Поэта, литературному критику и стихотворцу. Это еще раз подтверждает вынашиваемую мной мысль – и не только мной: корни ленинизма уходят в историю государства и либеральной мысли. Альтернативы ему были, однако большевики, дорвавшись до власти, не стали миндальничать, но каленым железом выжигали любое инакомыслие и инакочувствие.
С конца 80-х годов коммунисты начали перекрашиваться, переодеваться, затем – активно переименовываться. Нынче – многопартийность. Действуют и новые поколения. Однако, в пределах бывшего Союза Нерушимого от упрощений, опрощений, искажений и воровства не избавились (разве что в странах Прибалтики, быть может, не так, не знаю): слишком велика инерция, набранная за предыдущие десятилетия.
А Пушкин теперь и вовсе превращен в знакового, культового, но истукана. Которому все должны выражать при случаях свой пиетет! Что и происходит! И вовсе необязательно читать. Да сейчас и некогда всем: от школьников до ученых, от спортсменов до чиновников, от политиков до массовиков-затейников. Опять-таки выгодно и удобно властям!..
Но здравствующие интеллектуалы всех возрастов – не протеже-назначенцы, не озабоченные должностями, не узурпаторы, не яйцеголовые выдвиженцы, но настоящие мыслители, не потерявшие вопреки всему своих природных способностей и сделавшие себя сами, – понимают: Пушкин велик, но далеко не всё, что имеется в Гумусе Истинных Духовных Ценностей.
Мне повезло с обоими: сначала я, наконец, встретился с Нигорой, а спустя несколько месяцев (тот год для них тоже был юбилейный!) – благодаря ей же, "единственной в моей жизни по-настоящему любимой Женщине"[2], – ко мне, до той поры неблизкому к стихам, а о рифмовке своего состояния и вовсе не помышлявшему, пришел Пушкин. И своей Светлой Поэзией Действительности спас меня. Не дал затонуть в Безбрежном Море Одиночества, посреди которого я оказался. И стал моим Учителем. Это я понимал уже и тогда, нередко просиживая у подножия возводимого в Ташкенте памятника Поэту, когда мучительно не мог решить дилемму: возвращаться ли в Москву, чтобы продолжить свои фотобиофизические исследования, или же бросить всё, чтобы вступить на путь писателя-прозаика.
Видимо, была предопределена и моя встреча с дочерью царя Крита. Моменты свиданий с ней еще трепещут живо, и я не могу о них, в отличие от незабвенных, но поднявшихся в туманность андромеды встреч с Пушкиным и Нигорой, ограничиться несколькими фразами. Расскажу обстоятельно.
НЕ СГИНУ
Был взволновавший меня отклик на мое произведение, особенно мне дорогое.
Завязалась переписка, и на третьем же письме признание: "Я – Ваша..." Но вслед за ним сразу же всё стало непонятным: её насмешки по поводу моей доверчивости, долгое молчание, скрытность и таинственность на пустом месте. Со всеми вытекающими – я стал сомневаться во всём: имени её, снимке, возрасте. И даже подумывал, а человек ли она или робот. Поделился с ней своими мучениями. И связь оборвалась. Думал, навсегда. Но через три месяца – опять отклик на мое новое стихотворение и призыв: "Пишите".
Я написал, как есть, искренне: мне Вас, Ариадна, очень не хватало и не хватает! Выждав два дня, как у ней заведено, она пожурила меня в ответ, мол, что же Вы так легко отступились, раз я настолько нужна. Упрекнула: знать, наглотались Вы в Интернете всяких глупостей. А я вот, мол, не робот, а женщина, во всех отношениях достойная восхищения. Только Вы не торопите меня, не осыпайте вопросами, сама всё и выложу, коли сочту возможным.
Вот так! В первой "серии" мои вопросы оставляла безответными, а теперь и вовсе запретила их. Но каким образом следует ждать ее милостей? Молча? Конечно, нет! Но как общаться, в общем-то, с незнакомым человеком, тем более с виртуальной женщиной, если не знать хотя бы примерно ее возраста, местожительства, образования, рода занятий, семейного положения? Анекдоты рассказывать? Но какие ей по нраву? Словом, странности и нелепости тут же и возобновились. И я написал ей шутливое письмо в стихах, где обыгрывалось то, что связывается с ее именем: Крит, Минос, лабиринты, Минотавр, Тесей, клубок нити (только не простых, а резиновых), да и другие образы и аллегории были использованы – Венеры, Рыцаря, Дамы…
Спустя два дня, не дождавшись ответа, написал еще, тоже в стихах, уже и вовсе басенное, с другими образами и намеками: аисты сватаются к деве-грачу, за что отец-грач и спускает сватов с лестницы. Коротенький ответ пришел на следующий день, но не на это, а предыдущее письмо. Мол, как же я Вам нужна, если у Вас ничего, кроме иронии и сарказма, не находится?
Я сразу – всего два часа на подготовку! – отправил очередное стихотворение. Опять-таки шутливо-ироническое, построенное в виде диалога: он распинается в своих чувствах, но никак не может угодить ей, пока она не требует от него молвить про грезы при луне. И дешевая безвкусица с рифмующимися березами, розами, мимозами, слезами и грезами доставляет ей удовольствие.
Стихотворение, кажется, наконец, "достало" мою Ариадну – ответила хоть и через три часа, но в тот же день: ну, мол, раз Вы такой шутник, то продолжайте.
Тут я как раз завершал работу над стихотворением совершенно иного плана, не имеющего к Ариадне никакого отношения, вызванного к жизни вовсе не ею и не нашим с ней балаганчиком. Я его и отправил в виде следующего послания. Уже через три часа – для нее это очень оперативно! – ответила двумя вопросами: "Не надоело паясничать? Дождусь ли я нормального письма?"
М-да… А я, наивный, ждал пусть и не восхищения, но хотя бы одобрения. Заключительный катрен последнего стихотворения, названного мной "Творений смысл":
Вот ключ: поэт шлёт в Небо воздыхания –
"О, дай мне Еву, милую и нежную!.." –
Ответ: "Сам сотвори в огне желания!" –
Творений вечен смысл: любите Женщину!
Не заметила Ариадна, которая сама себя аттестовала как женщину думающую, чувствующую и красивую, что произведение неплохое, серьезное, достойный факт литературы (позже опубликовал его отдельно [3]). Я, конечно, могу понять: прокатилась мимо по инерции. Но тон! И смысл! Ведь в первой "серии" я только нормальные письма и писал – прозой, доверчивые, теплые, рассказывал о себе, спрашивал о ней. А теперь, видимо, не подозревая о том, что ввергает наши отношения в лабиринты противоречий и отчуждения, не выказывает ни тени сомнения в своей непогрешимости!..
Сон не шел, а мысли наваливались – волна за волной. Постепенно, незаметно они отнесли меня от Ариадны: она осталась где-то на берегу, а я вдруг увидел себя в открытом море. Кому из стихотворцев незнакомы ныне коварные ветра и подводные рифы: мало читателей, подчеркнутое отсутствие интереса к твоему "челну" со стороны идущих мимо "кораблей"[4], заброшенность, непонимание, одиночество, полная неизвестность?
Размышления при бессоннице в сочетании с самоанализом, в конце концов, вселили небезосновательную надежду: кажется, не сгину. Ведь всё к тому и идет, что произведения более-менее значимого сетевого автора, рано или поздно, попадут в некую Глобальную Библиотеку Знаний, которая в будущем будет создана для постоянного функционирования в Интернете. А меня это давно нет-нет, да волновало. И утешительного было маловато: слишком равнодушен к поэтам, к их переживаниям, творчеству и проблемам нынешний мир – и рядовые люди, и богачи, и власти, да и сами стихотворцы друг к другу…
Потом я условия, картины, видения, маяки и острова своего ночного "плавания" занес в компьютер в форме свободных стихов. Затем связал их с письмами из серии-2 в переписке с Ариадной, попутно ритмизируя ее чисто прозаические ответы. Получилась некая стихотворно-эпистолярная новелла, которую я выше и пересказал. Стихи, конечно, можно изложить, что называется, своими словами, но излившееся повествование стихами уже никак не будет. Душа стихов от изложения отлетает, остаётся только тело. И даже просто скелет. Что большинству читателей, как я заметил, больше по нраву. А меньшинство может насладиться главой "Не сгину" по отдельной публикации, имеющей название "Ариадна"[5], где всё на месте – и тело, и сердце, и душа, и мысли…
СЕМЬ ДНЕЙ СПУСТЯ
И вновь начало июня.
До конца Учительство Пушкина было осознано мной лишь спустя три десятилетия[6] после моих тупиковых размышлений у подножия возводимого Поэту памятника, когда я, наконец, пришел к стихотворчеству.
Но если всмотреться "вооруженным" глазом, то, кроме Пушкина, в почвенном гумусе, питающем только настоящее эссе (имеются в виду варианты midi[7], в котором глава "Не сгину" представлена в виде "Ариадны"[5], и maxi[8], где даны и комментарии к стихам), можно разглядеть Гомера (критские образы), Данте (сочетание прозы и стихов), Шекспира (ритмизованная проза), Руссо (эпистолярный жанр), Герцена (художественная публицистика и автобиографичность), Уитмена (верлибр), Толстого (размышления героя наедине с собой), Бунина (отношение к Женщине), Руми и Хайяма (интеллектуальная лирика), Эзопа и Крылова (иносказания), Сервантеса (рыцарь и дама), Салтыкова-Щедрина (ирония)…
Мне очень повезло с Интернетом, компьютерными и информационными технологиями: без них моё становление как русского литератора в условиях нового Узбекистана затянулось бы на неопределенное время. А может, и не успело бы состояться. И я, завершив свое физическое пребывание среди людей, пропал бы без вести.
Мне повезло и с Ариадной: хоть и оборвалась вторично "резиновая" нить моих виртуальных отношений с "достойной восхищения женщиной", но каким-то необъяснимым, мистическим образом указала мне верное направление, которое привело к той самой бессонной ночи самоанализа. Без Ариадны я бы еще блуждал в лабиринтах сомнений. Она же, сама не ведая о том, помогла и моего минотавра – прессинга одиночества – одолеть. Возникшее предположение, появившаяся надежда переросли теперь в уверенность: не сгину! В сонме ячеек будущей Глобальной Библиотеки Знаний, построенной на цифровых или иных, более совершенных носителях информации, найдется место и той, в которой будут пребывать мои сочинения, готовые в любой момент к услугам любого пользователя. А значит, останутся навеки и имена людей, для меня самых главных – родителей и любимой жены: Аваз, Нурзефа, Нигора...
"И СЛАВЕН БУДУ Я..."
Сегодня быть пушкинистом – это значит в самом деле знать, понимать и любить произведения Поэта, а если писать и самому, то просто, ясно, образно и содержательно.
И воплощать свои мысли и чувства не только в рифмах, но и прозаических работах.
И бить тревогу по поводу переживаемой Русской Поэзией очередного периода разброда и подражательства.
И звать авторов и читателей изучать труды таких серьёзных исследователей творчества Пушкина, как Дмитрий Благой.
И делать всё возможное, чтобы нависшая в настоящее время угроза, а именно: Пушкин может стать непонятным немалой части уже ближайших поколений, – была предотвращена.
И препятствовать замутнению и принижению "модернистами" родниковых пушкинских истоков, истинно русских, органичных для русского языка, литературы и народа.
И отстаивать безусловную актуальность пушкинского стиля для здравствующих авторов.
И бороться против явной и скрытной дискриминации Современной Поэзии Действительности.
И добиваться возвращения ей позиций, утерянных по нерадивости квазипушкинистов, но еще больше – благодаря потугам разномастных кукушек от стихотворчества, безоглядно своекорыстных (коих развелось, ох, как много!), которые уже в птенцах выталкивают остальных из гнезда, а чуть оперившись, начинают считать себя орлами, обзаводятся своими людьми в редакциях, издательствах, учебных заведениях и жюри литературных конкурсов, узурпируют внимание читателей, особенно молодых...
Задачи пушкинизма для действующих стихотворцев я потому и смог выстроить здесь в ряд, что стараюсь решать их на своем месте, в меру своих способностей, возможностей и сил. В грядущем, верю, мои бдения не только зачтутся мне, но и в самом деле окажутся небесполезными.
Пушкин и другие литераторы, чьи творения составляют Гумус Истинных Духовных Ценностей, необходимы действующему автору не для того, чтобы держать их на полках или харде компьютера в качестве принадлежности интерьера. Но для того, чтобы жить, работать, думать над общественными проблемами, решать личные. Которые с творчеством всегда сплетаются в клубок. Потому настоящее эссе и написалось именно таким, каким его видит читатель.
Пушкин для меня не истукан, но своими творениями – живой Учитель. Я же для Поэта – не заводной попугай, не подражатель, не эпигон, но единомышленник, соратник и друг. И неспроста! Ведь и на меня возлагал он свои надежды: "И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит". Потому я сегодня и говорю "мой Пушкин", "мой юбиляр".
Год 2009-й: февраль-июнь.
---------------------------------------------------
ССЫЛКИ
[1] http://www.stihi.ru/2004/01/14-144
[2] http://www.stihi.ru/2009/03/03/813
[3] http://www.stihi.ru/2009/05/25/5901
[4] http://www.litnet.ru/authors/avaz/20.php
[5] http://www.stihi.ru/2009/06/01/938
[6] http://litnet.ru/authors/avaz/51.php
[7] http://www.stihi.ru/2009/06/05/1002
[8] http://www.stihi.ru/2009/06/06/181
1. http://www.stihi.ru/avtor/avaz_nurzef
2. http://litnet.ru/authors/avaz/avaz.php
3. E-mail: avaz-nurzef@rambler.ru