Девять месяцев плюс бесконечность
В ночь, когда одичавший ветер срывается с поводка,
дом прячет глаза за ставнями и слушает голос моря.
Волна, разбиваясь в брызги у острых скал, сипит: "Тос-с-кааа...",
но стон её сразу же тонет во многоголосом хоре.
Луна опускается низко — так низко, что лунные зайцы
скачут, страх позабыв, на галечный тёмный берег.
Раки-отшельники под шумок меняют панцирь на панцирь.
Ветер воет и мечется, воет и мечется — законченный неврастеник.
И — подумать только! — скорее, чем выведешь "альфа-бета",
море стучится в дверь: сила его — в приливе, а пальцы — в йоде.
Тороплюсь, вымарываю — пишу, покамест хватает света.
Свеча, оплывая, утрачивает символичность.
Так всё проходи
чтобы снова начаться чёрт знает где
тягостно как любое деление
если вдуматься а почему не думать
когда впереди пропасть времени
до того как солёные воды образуют течения
вокруг моей полупрозрачной тверди
так вот если вдуматься то можно заметить
что мысли возникая из импульсов пробегая по синапсам
вспыхивая молниями на перекрёстках нервных сплетений
рассыпаясь искрами понимания
не представляют собой ничего интересного
поскольку вторичны изначально
чудо лишь в самом механизме производства мыслей
потому что он даёт хоть призрачный но шанс
на настоящий промысел
так и жизнь круг за кругом прилив за приливом
возникает пробегает вспыхивает рассыпается
ровным счётом ничем не являясь
но оставаясь чудом
таящим в себе невиданный потенциал
... Никто не ждал
Посчитай про себя до ста.
Успокойся.
Не убило, правда же? Значит, пользу
извлечёшь, как только наскучит выть.
От цинизма, детка, никто не умер.
Боль зудит настойчиво, точно зуммер
комариный.
Пошло.
Имеем в сумме:
две полоски теста, семь дней задержки,
три недели моря, вагон проблем.
Маскируем слёзы прищуром дерзким.
Чешет бес затылок, хранитель — нем.
Пусть молчит, не то заведёт о чуде.
И без этой ваты — не задышать.
Как решишь, так будет.
Да что там будет?!
Тридцать семь.
Похоже, последний шанс.
Руку тяну — а вокруг, несомненно, открытый космос.
Одиночества столько, что пальцы сворачивает в кулак.
Подпираю им лоб, постигая мудрёный осмос:
сюда продавило с лёгкостью, а назад не уйти никак.
Впрочем, химику — опыты, физику — атом, поэту — поэтово.
Я никто, я нигде, я начало отсчёта — но кем?
Время вязкое здесь — вероятно, еще и поэтому
я давлюсь пресной кашей почти позабытых лексем.
Темноводье качает меня, растворяя отличия,
(засыпай, моя радость, за печкой запели сверчки).
Вьёт гнездо новый день, подчиняясь инстинктам птичьим, и
я предчувствую скорое...
Пальцы свело в кулаки.
Пальчики... пяточка. Крохотка.
Близко слёзы.
Кто бы сказал, что и дуры из стали плачут?
Маленький, лапочка...
Господи, пусть бы мальчик.
Что Тебе стоит, отче?
... Опять заёрзал —
крутится.
Тесно, малышкин?
И мне непросто —
но потерпи, не спеши, подрасти ещё:
месяц какой — и завьётся густым плющом
маленький дом, Персефона придёт на остров,
кончится тьма.
Отдыхай, мой хороший.
Скоро.
В город везут. Для чего мне дурацкий город?
Горло моё обвивает петля судьбы —
"быть иль не быть" не вопрос, а постылый быт.
Раз пуповинной веревкой взатяг обвит,
в гордиев узел стянут, как суть брахмана,
вряд ли разумно строить пустые планы.
Свет то багров, то слегка отливает в сливу —
можно считать условно альтернативой,
равно как развлечением — тень от рук.
Сине-зелёный режущий ультразззззвуук
входит в меня, точно дух, потерявший тело.
"Мальчик! Красавчик... А мама кого хотела?"
Я, обрываясь, как брошенный алфавит,
падаю в пропасть.
Море вокруг штормит...
"В родах? Часов пятнадцать... Раскрылась? Шесть".
Госс-сподиии, если Ты... Верю, что... Если есть,
сына не трогай, пожалуйста. Что угодно:
силу, способности, будущие полотна —
пусть никогда этюда не напишу,
только его, п-пожа-а-алуйс-сста...
Белый шум.
К свету лечу?
Нет, изгибаюсь штольней,
плавлюсь в реторте жизни на "да" и "нет".
Как же ты жгуч и яростен, белый свет!
Я на тебе, как огненный яд, настоен.
Руки огромные.
Страх.
Человек-гора.
Губы дрожат, но лучатся глаза всё ярче.
— Здравствуй, любимый... Мой долгожданный мальчик...
Воздух кинжалит.
Больно, но надо.
... Здра... а-а-а-а!!!
*****
Лунная сказочка
Мой ангел, ночью все цветы черны,
Раздвоены желания и сны –
Лишь водяная лилия луны
Плывет, качаясь на волне небесной..
Смарагда
однажды на станции сны
я куплю билет
и сяду на поезд до луны
Аюна Аюна
*
Мой ангел, ты чёрен и замкнут, колюч и сух,
но я привыкаю такого тебя любить.
Прозрачные сети плетёт повелитель мух,
ползёт из раздутого брюха тугая нить.
Мой лес переполнили споры нездешних снов,
иглистый мицелий искрит золотым огнём.
Здесь время, себя потеряв, утекло бы, но
я нашла тебя в нём.
Поэтому ты теперь — мой, твоё место — сон.
Смотри, веки смежив, как долго течёт река.
Исток её — я, ну, а устье — конец времён.
И кто только реку отчаянно не искал:
печальные рыцари, цезари без щитов,
ничейные дети, сбежавшие в никуда...
Иди же на голос, мой терпкий, садись за стол,
добавлю в касания мёда, в бокалы — льда,
и век потечёт за веком под сенью век.
... Арабика ночи от лунного молока
теряет горчинку.
Горят светлячки в траве.
... Прости, всё труднее в словесное облекать
тягучие нити.
Запутанные клубки
сундук переполнили — кто там теперь поймёт,
что правда, что ложь.
Всё едино.
... Шаги легки.
Горячие пальцы касаются, плавя мёд...
написано для: http://www.stihi.ru/2014/07/23/335
*****
И жизнь была
Тогда, примерно лет с полста
тому назад, был дед мой в силе,
сады в свой срок плодоносили,
и жизнь была, как боль, проста
и глубока, как воды Леты.
Укрыв в шкафу войны приметы,
пахали землю, в чернозём
сажали яблони и сливы
и из дубовой перспективы
растили дом —
для сыновей, что мал мала,
для дочек с яркими глазами.
... Молюсь, чтоб выдержать экзамен,
что на черте добра и зла.
Иное время — несть щедрот,
нет лишь войны духовно нищим,
но и она уже идёт
пропагандистским токовищем.
И что потом?
А что — потом?
Молчат премудрые фантасты —
всё сказано давно, и...
Здравствуй,
мой старый-старый дедов дом.
Здесь всё по-прежнему: вода
в колодце отражает звёзды,
каштан скрипуч, прозрачен воздух
и, не спешащий никуда,
сад ждёт. Пузатеет фасоль.
Всё ту же соль — людскую боль
везёт чумак дорогой млечной,
дымит малинный терпкий чай,
и смерть приходит на крылечко
поговорить про урожай.
*****
Все, кого я любила
Все, кого я любила, стали солью земли —
потому-то вокруг солончаки да степи.
Ни тебе палисада, ни малин разлюли.
...
Детский лепет.
Всюду жизнь.
Где нет роз — галофиты растут,
тамарисковый сок манной сыплется с ветки;
харит дочь патриарх, закрывая на блуд
многотонные веки.
...
Если цель далека, оправдается всё —
вон, и масок не счесть у доступной морали.
Тот, кто верит бездумно, от правды спасён.
А иных — забросают.
...
Ничего не меняется. Времени нет.
Собирается жизнь из бэушных молекул,
но, сколь пристально ты не смотрел бы — извне
не узнать человека.
Тонет в плаче цикадном короткий закат,
драматический пыл затянулся, как праздник.
...
Трепеща, саранчовые стаи летят
из египетских казней.
*****
Театр теней
Театр теней: стена, источник света,
ладонь, пять незаполненных минут —
и вот уже страдают и зовут,
и тот влюблён, а этот оклеветан,
а кто иной — далече и не с теми.
Всё как везде. Проекция.
Пассаж.
И тень монеты ломаной не дашь
за право оставаться в этой теме.
Играйте, пальцы, — свет пока за вас,
а если поточнее, то за вами.
Недолог век у вечной мелодрамы:
один сухой щелчок — и свет погас-
нет, и наступит темнота,
из века в век равняющая тени
себе, сиречь, нулю.
... Рычащий демон;
"всё есть одно"*, начавшийся с хвоста
и неспособный смыслом разрешиться;
дрожащий пёс;
мяукающий кот;
и — смена сцены — пропасть тёмных вод,
и над волной растрёпанные птицы —
иллюзия, обман, игра теней,
но если присмотреться, то на дне
есть ты, есть я, реальные не боле,
чем чёрный сфинкс, летящий краем моря.
* уроборос, ороборо
Ирина Валерина
http://www.stihi.ru/2014/07/19/58
http://www.stihi.ru/2014/07/26/29
http://www.stihi.ru/2014/07/18/3731
http://www.stihi.ru/2014/07/18/33
Другие статьи в литературном дневнике:
